Пермское краевое отделение Международного общества «Мемориал»

 

Это последняя прижизненная публикация Вацлава Гавела в российской прессе — 9 декабря 2011 года. Мы тогда не знали, что он, откликнувшись на просьбу газеты, писал эти строки, преодолевая страшную боль. Тело отказывало, но голова работала, как всегда, безупречно. Смеем предположить, что Вацлав Гавел торопился сказать людям что-то очень важное. Он успел — читайте.

— Думаю, что российское общество ведет борьбу с самой жесткой из всех известных форм посткоммунизма, с этакой особенной комбинацией старых стереотипов и новой бизнес-мафиозной среды. Возможно, политологи найдут связь сложившейся в России ситуации с нынешними арабскими революциями, но лично я слышу в происходящем, прежде всего, эхо крушения «железного занавеса», отзвук политических перемен 1989-1990 годов.

Поэтому я уверен, что необходимо, в первую очередь, убедить граждан России в том, что режим, который преподносится им под видом демократии, никакой демократией не является. Этот режим отмечен лишь некоторыми – крайне формальными – приметами демократии.

Не может быть и речи о демократии до тех пор, пока власть оскорбляет достоинство граждан, подминает под себя правосудие, средства массовой информации и манипулирует результатами выборов.

Но самой большой угрозой для России было бы равнодушие и апатия людей. Напротив. Они должны неустанно добиваться признания и соблюдения своих прав и свобод. Оппозиционным структурам следует объединиться, сформировать теневое правительство и разъяснять свою программу людям по всей России.

Оппозиции следует создать влиятельные правовые институты для защиты граждан от полицейского и правового произвола.

Оппозиция должна обратиться к соотечественникам, которые на личном опыте убедились в действенности демократических свобод на Западе, с призывом вспомнить о своих корнях и поддержать развитие гражданского общества на родине.

Специально для «Новой газеты»
Прага

Виталий Ярошевский: 

Вацлав Гавел. Ноябрь 1989 года. Прага. Вацлавская площадь  Фото AFP

 Пан Вацлав Гавел был другом «Новой газеты». В том исключительном cмысле, что неизменно приходил к нам на помощь в сложных ситуациях. Это означает, что мы, формулируя для себя сложные вопросы и не находя на них ответа, обращались к нему с просьбой высказаться «по поводу», и пан Гавел отвечал на эту просьбу быстро, умно и точно. Он был другом «Новой газеты», он нас уважал. А мы его любили. Это не фигура речи и не преувеличение: мы его действительно любили.

Возможно, это не случайное совпадение: последняя прижизненная, принципиально важная для наших читателей и для нас публикация Вацлава Гавела была напечатана в нашей газете. Хотя, с учетом объективных обстоятельств, ее не должно было быть, потому что нас предупредили: пан Гавел тяжело болен, не до газетных статей… Но Вацлав Гавел много раз в жизни поступал вопреки обстоятельствам, зачастую прилагая для этого невероятные усилия. Вот и сейчас, превозмогая боль, он сказал очень точные слова. Болезнь не парализовала его разум, не сломила волю.
Вацлав Гавел ушел, а вопросы остались, их много, и они очень сложные. Отвечать на них будет настолько труднее, насколько было легче при Вацлаве Гавеле.

Я первый раз услышал его 21 ноября (шел четвертый день «бархатной» революции) 1989 года на Вацлавской площади в центре Праги при 200-тысячном стечении пражан. Выступление Гавела показалось очень уж простым: «Уважаемые друзья, я писатель, а не оратор, поэтому буду краток. Для этого у меня есть еще одна веская причина: боюсь, как бы нам не отключили электричество». Он рассказал о только что возникшем «Гражданском форуме», сообщил, что делегацию оппозиции принял глава правительства. И всё. Большего и не требовалось. Было сказано главное: власти признали оппозицию самостоятельной силой. И уже в самом конце: «Встречаемся завтра, на этом самом месте, в 16.45. Нас должно быть больше». Этими словами Гавел заканчивал ежедневные митинги на Вацлавской площади, и ежедневно площадь прирастала десятками тысяч. Каким-то непостижимым авторитетом в стране исторических скептиков и конформистов пользовался человек, который позже о себе скажет: «Я никогда не был и не хотел стать политиком, профессиональным революционером или диссидентом. Я писатель». Нам бы такого писателя, здесь и сейчас…

Ежедневное «стояние» на Вацлавской площади продолжалось до отставки Густава Гусака с поста главы государства 10 декабря. А под самый Новый год президентом республики стал писатель.

Все-таки замечательное изобретение — архивы. Без особых проблем в течение секунд можно переноситься из одного десятилетия в другое. Листаю старые газеты. Характерный заголовок 1977 года... В этот год Гавел со товарищи объединились в правозащитное движение «Хартия-77», на хартистов и их лидера тогда обрушился главный удар репрессивного аппарата.

Вот он — заголовок: «Кто такой Вацлав Гавел?» Как и положено в таких случаях, анонимный автор начал «знакомство» с констатации: «Вацлав Гавел родился 5 октября 1936 года». Это истинная правда. А вот дальше его биография излагается тоном государственного обвинителя. Родился в семье предпринимателя, миллионера, которому принадлежали киностудия «Баррандов», рестораны, доходные дома на набережной Влтавы. По логике пропагандистов, такие «штрихи к портрету» должны были выставить фигуру Гавела-младшего в самом неприглядном свете. Не довелось родиться в семье батрака — будешь всю жизнь нести крест (цитата) «сынка богатеев».

Социальное происхождение преследовало Гавела-младшего по пятам. «В 50-е годы против нашей семьи велась классовая борьба… Но, оглядываясь назад, убеждаюсь: нет худа без добра. Трудности помогли объективно видеть мир, который меня окружает».

В 1969 году он обнаружил в своей квартире подслушивающее устройство. Осенью того же года его обвинили в подрывных действиях против республики (подписал диссидентскую декларацию «10 пунктов»). В общей сложности Гавел провел за решеткой 5 лет. Последний раз был арестован и осужден на 9 месяцев в феврале 1989 года. «Гавела готовят на смену Гусаку. Тот ведь тоже сидел, прежде чем стал президентом», — мрачновато шутили пражане. Оказывается, и анекдоты бывают пророческими.

Несколько раз ему настойчиво предлагали уехать на Запад, выдавливали из страны. Он отказывался: «Возможно, в других странах лучше, но какое это имеет значение, если мой дом, мои корни здесь?» Уехать согласился только однажды, когда его жену Ольгу и брата Ивана обвинили в подрывной деятельности. Тогда Вацлав Гавел сказал, что готов эмигрировать в обмен на прекращение охоты за родными людьми.

Официальная пропаганда называла его «бездарным драматургом, чьи пьесы не несут никакой смысловой нагрузки», не сообщая, естественно, что Гавел награжден Большой государственной премией Австрии за вклад в европейскую литературу (1968 год), премией Эразма Роттердамского (1986), премией Мира западногерманских книготорговцев (1989)… Его пьесы были поставлены в десятках стран. Большую часть гонораров и премиальных он тратил на помощь друзьям, которые бедствовали не меньше. Самая тяжелая работа — оставаться человеком в нечеловеческих условиях.

Чешские графологи, изучив подпись девятого президента Чехословакии под текстом президентской присяги, пришли к следующим выводам: этот человек не подведет и в самых тяжелых испытаниях, он верен себе и своим убеждениям, при этом ему не грозит упоение властью…

Побывавший в Праге американский философ Ричард Тарнас заметил, что Вацлав Гавел, будучи в США с визитом, вызвал у американцев зависть: «Они почувствовали, что ими должен управлять человек, подобный Гавелу. Цивилизованный мир ощутил, пока лишь интуитивно, надвигающуюся опасность безнравственности и прагматизма в делах тех, кто управляет ходом идей и вещей». В книге «Летние размышления» Гавел сказал и об этом: «Я убежден, что мы никогда не построим демократическое государство, основанное на господстве закона, если в то же время не построим гуманное, нравственное, интеллектуальное, духовное и культурное государство».

Для коммунистического режима он был опаснее всех «подрывных» радиостанций и самиздатов, вместе взятых. «Хозяева жизни» понимали: легко расправиться с человеком, но очень трудно, если вообще возможно, уничтожить Символ. А Вацлав Гавел подавал опасный пример склонным к конформизму согражданам — он собственной жизнью доказывал, что стремление к достоинству и свободе бывает сильнее штыков диктатуры. Его ненавидели именно за это — за интеллигентскую чистоплотность, за бескомпромиссность в отстаивании чести, за то, что в период погружения страны в летаргический сон, сам того не сознавая, стал символом неповиновения и отчаянного упорства. При этом до последних дней он оставался представителем весьма тонкой прослойки общества, которой всегда казалось, что достаточно объяснить людям разницу между добром и злом, ненавистью и любовью, терпимостью и непримиримостью, как всё сразу станет на свои места. Возможно, поэтому в мире его ценили больше, чем на родине. Впрочем, нации он был нужен независимо от того, понимала это нация или нет.

В конце 1992 года, объявив о намерении баллотироваться на пост президента Чехии, Гавел встретился с профессорами и студентами пражского Карлова университета. От него ждали программного заявления, а он говорил о необходимости возрождения общечеловеческих ценностей — взаимопонимания, великодушия и милосердия. Говорил — и это прозвучало диссонансом — о потребности поддержать в людях надежду и избавить их от страха перед будущим. «Нерыночная» получилась речь. А ведь сам всю жизнь, как признавался, боролся против утопий, которые в лучшем случае оборачиваются разочарованием, в худшем — кровью.

Многие тогда связывали с Гавелом надежды на нравственное выздоровление страны. А он утверждал в ответ: «Нельзя считать демократическим общество, в котором всё зависит от одного человека». Но мироощущение интеллигента — кто, если не я, — не покидало его никогда. Свою позицию предельно ясно сформулировал в одном из интервью: «Рассматривая любую проблему, я вижу в ее основе человеческое, нравственное измерение. Прошлое оставило руины в наших душах. Возрождение гражданского самосознания, политической культуры людей — вот самое серьезное испытание, общее для всех посткоммунистических стран.  Нам до сих пор не удалось поднять нравственность над политикой, наукой и экономикой».

В тяжелый период, после провальных выборов на пост президента Чехословакии летом 1992 года, когда он был «никем», его пригласили в Париж, в Академию гуманитарных и политических наук. Иностранными членами академии становятся пожизненно. Приветствуя Гавела, президент академии Раймон Поли произнес по-чешски: «Я верю, что нравственная политика победит». В прошлом почетного звания в Париже были удостоены Вудро Вильсон, Франклин Делано Рузвельт, Уинстон Черчилль, Андрей Сахаров…

Вы представляете наших «сменных мастеров» в этой компании? Они даже сейчас не нашли слов соучастия и сочувствия. На фоне «остального» мира, не скрывающего скорби, это выглядит позорно и дико. Хотя, возможно, это — ответный удар Владимира Владимировича за немецкую премию «Квадрига»*. Летом с.г. она почти была у Путина в кармане. Но вмешался Гавел, пообещавший отказаться от своей «Квадриги», если… Как бы то ни было, их молчание красноречивее любых их же слов. Все-таки совсем маленькие люди «рулят» самой большой на планете страной.

*Премию «Квадрига» вручают за стремление к инновациям, общественному благу и обновлению путем действий в сфере политики, экономики и культуры.

 

«Политиканство не имеет ничего общего с политикой. Первое хотя и может подменить последнюю, однако плоды этого будут недолговечными. В лучшем случае политикан на пару лет превратится в премьер-министра — но это венец и конец его карьеры. Мир от этого едва ли изменится к лучшему».
(Вацлав Гавел, из книги «Летние размышления», 1992 год)

СЛОВО ДРУГА

Адам Михник*: Лучше не жить вовсе, чем жить без чести

Я был в Праге в день его рождения и увидел человека исхудавшего и тяжело больного. Он двигался с трудом, но его мозг работал великолепно. Я подарил ему свое эссе, лихо выправленное в нашей редакции. Вашек был неподдельно счастлив. Сегодня я понимаю, что этот текст — предисловие к сборнику его произведений «Сила бессильных и другие эссе» — уже был некрологом.

Вацлав Гавел жил «по правде». Вопреки повсеместно распространенным конформизму и лжи. Был писателем и диссидентом, деятелем оппозиции и писал театральные пьесы и эссе. Был почти безупречно цельным. Его жизнь выглядела как киносценарий или даже полноценная драма, а его писательство было реализацией обязанности интеллектуала, который не хочет кланяться кесарю.

Он задумывался, кем являются писатели-диссиденты. И отвечал, что всего лишь людьми, которые говорят громко то, что все остальные знают, но боятся громко сказать. По мнению Гавела, «любое истинное искусство диссидентское. Ибо разве каждый художник не является в конце концов тем, кто сам постоянно рискует, кто самого себя как человека внедряет в правду и одновременно безнадежным образом самого себя уничтожает? Разве не в этом именно экзистенциальный трагизм каждого истинного искусства?»

Наследие и жизнь Гавела — это синтез скромности и гордости, несгибаемого героизма и самоиронии. Он был начисто лишен самодовольства, ненависти и фанатизма. Не принимал ни диктатуры, ни стереотипов современной ему эпохи. Был также в постоянном споре с конформизмом своих сородичей.

Не был ни левым, ни правым. Консервативное уважение к традиции и преемственности моральных ценностей сплеталось в нем с духом вечного протеста.

Отвергал соблазны свободы в эмиграции, выбирая многолетнее и многократное заключение на родине. Был благородным и терпимым, анализировал «анатомию ненависти» и критиковал «дикую люстрацию».

Гавел был патриотом своего народа и государства, критичным евроэнтузиастом и врагом этнического национализма. Но, кроме того, врагом диктатур и защитником преследуемых по всему миру: в Бирме, на Кубе, в Китае —  всюду.

Его избрание президентом на волне «бархатной» революции в 1989 году было воспринято с энтузиазмом в Чехословакии и с радостью — в Польше. Польские студенты тогда придумали лозунг: «Гавел на Вавель!» (Вавель — королевский замок в Кракове, древней столице Польши. — Ред.) Честно говоря, было чему завидовать.

Однако довольно быстро из божества толпы Гавел превратился в объект нападок. Со стороны тупого чешского обывателя, полного ненависти к думающим людям, собирательный образ которого Гавел называл «чехачком».

Этот «чехачек» говорил: «Избавимся от евреев, потом от немцев, потом от буржуев, потом от диссидентов, потом от словаков — и кто следующий? Цыгане? Гомосексуалисты? Все иностранцы? Кто останется? Чистой крови чехачки в своем дворике».

Гавел не подходил к современной политике. Недавно признался мне с усмешкой: «С тех пор, как перестал быть президентом, моя популярность быстро растет».

Этот диссидент и «уголовник» назначил свою политическую эпоху: ввел новый язык моральных принципов, воспринимаемых всерьез. Был полной противоположностью чванству, интриганству и карьеризму.

Был он одновременно homo politicus и homo religiousus. С этой перспективы глядел на жизнь и на смерть. Был очень осторожен в отношении пафоса, но однажды в трудные времена сказал фразу, которую стоит запомнить: «Лучше не жить вовсе, чем жить без чести».

* Автор — известный польский журналист и общественный деятель, основатель и главный редактор «Газеты Выборчей», бывший диссидент, участник «Круглого стола» 1989 г., личный друг Вацлава Гавела.

Статья, опубликованная в «Газете Выборчей», любезно предоставлена «Новой» автором. Публикуется с сокращениями.
Перевод Андрея Липского

Источник