⇐ предыдущая статья в оглавление следующая статья ⇒

1.9. «Нас, как собак, покидали в телегу…»

Запись беседы с Еленой Григорьевной Коссович1 от 13 декабря 1988 г.

Я 10 лет искала документы в архивах. Они прежде были закрыты. Вот фотография, когда меня привезли из детского дома. Мы жили в Большесосновском районе в починке Петрово. Это был 1931 год, мне было 5 лет. Было три брата: Григорий (мой отец), Егор – средний, и младший – Иван. И когда началась коллективизация, нас было четверо детей, а перед нами была старшая сестренка Дашенька, она до коллективизации еще простудилась и умерла. И остались я, Коля, Лешенька трехгодовалый. Когда началась коллективизация, отца и его братьев отправили на вырубку леса в Чердынский район, в тайгу. Они строили там бараки, небольшие домики. Что я очень запомнила, когда приехали, у уполномоченных были шлемы со звездами. Уполномоченные приехали нас поселять утром рано – в 3-4 утра. Это 31 мая 1931 года. И никто из детей так не испугался, как я. Я побежала прятаться. Мама плачет, родственников вообще никого не допускают…

У нас был яблоневый сад, папа очень за ним ухаживал, мы держали пасеку. Приехали уполномоченные с телегами. Я побежала прятаться, запнулась за порог, упала и вывихнула тазобедренный сустав, и на всю жизнь осталась калекой. Нас, как собак и котят, побросали в телегу с соломой и увезли сначала в сельсовет. Там была регистрация. Мама соскочила с телеги, а охранники, которые шли за телегами, ей только разрешили подбежать к окну и сказать сестре Прасковье, что нас повезли. Маме тогда было 36 лет, папе 40. Нас увезли на пристань в Оханск, погрузили все подводы и повезли на баржах. Не знаю, существует сейчас или нет там этот поселок – Глубокий. Он был в тайге построен. Нас выбросили на берег Камы может, где-то около Красновишерска. Когда нас с баржи всех выгрузили, и нужно было в поселок идти по крутому берегу, помню, что мама меня еле тащила на руках. Я ревела, потому что нога вывихнутая, болит. Я ступить, ничего не могу. Поднялись мы в эту гору и просто на земле ночевали.

Отец построил домик на три окошечка. Жили мы в этом домике. Родители прожили только полгода. Сначала умерла мама. Там был голод, тиф. Нога у меня уже срослась к тому времени. Ходила, хромала. Пришла домой, папа сидит на стуле, мама лежит на какой-то подстилке, умирает от тифа или от голода, не знаю. Люди от тифа умирали пачками. Могила была общая, 50 на 50 метров, туда всех кидали. Заворачивали в тряпки, ведь ничего больше не было. Это была такая ссылка, чтобы там все подыхали. Я пришла, а мама чувствовала, что она умирает: «Доченька, подойди ко мне!». И чтобы меня отвлечь, она попросила принести ей кружечку клюквы. Я пока набрала кружечку клюквы, прихожу обратно, а папа сидит, у него слезы льются рекой. Я к маме подошла, бужу ее, а папа и говорит: «Леночка, а мама-то умерла!». Сколько времени прошло, я не знаю, мама лежала в сенках и уже начала разлагаться. Отец все-таки достал подводу и приехал с телегой, чтобы маму отвезти и похоронить. Никогда не забуду. Где в это время были сестры и братья, у меня в памяти не отложилось. Я помню только себя. Так вот отец, когда поехал маму хоронить, с тех пор так и не вернулся. Как в воду канул. Я думаю, что он не выдержал и вместе с мамой в яму опустился.

Сколько прошло времени, я не помню, уже Егор умер от тифа на лесозаготовках. А где жил Иван (ему в то время было лет 25), я не знаю. Может, на лесозаготовках. Они оба умерли от тифа на лесозаготовках. Потом двоюродный брат Юра умер на выселках. А две девочки остались живые. Тетушка приходит, мамы нету, папы нету, мы сидим, ревем, голодные, холодные. Она пришла и говорит, что наш папа тоже умер. Она сказала, что отведет нас в детский дом. Много родителей умерло тогда, и детей собирали в детский дом – была такая комната, в ней стоял длинный стол. И нам давали по 50 грамм хлеба. Я так любила корочку – ее жуешь и хватает надольше. А была воспитательница Валя, молоденькая такая. Она меня жалела. И когда хлеб раздавали, если мне попадался мякиш, я начинала реветь. А Валя заметит и бежит мне за корочкой: «Сейчас принесу!». Принесет мне корочку, я успокоюсь. Сижу, жую.

Тетушка нас отвела в детский дом, там оставила. Обещала навещать, ходить. Но ей уже было не до нас. Мы ревели, скучали по родителям. Пошли в лес, в тайгу искать могилку мамы с папой. В тайге мы заблудились. Уже ночь наступила. Выбрали большую кочку, и Коля первый лег на нее, а мы к нему приткнулись. И так ревели-ревели, что уснули. А утром роса, холодно стало. Мы проснулись и ревели на весь лес. Нас нашли ягодники по плачу. Привели обратно в детский дом. Я не запомнила, кто нас подобрал, потому что мы пришли в себя уже только в детском доме. Получили воспаление легких, и сначала Коля умер, старший. Потом Алешенька. Валя пришла и говорит: «Леночка, твои братики умерли». А Люба со мной была в детском доме. В детском доме была русская печка, высокая. Там стояла лестница, я по ней не могла лазить. Когда было холодно, я всегда сидела на приступочке и грелась спиной о печку. А Люба, видно, где-то бегала, прибежала, а ее уже лихорадит: «Лена, мне так холодно!». И ручками трясет. Мне шестой год шел, а ей – пятый. Она на печку залезла, легла и так и умерла на этой печке. Потом позвонили, на обед собирают. День такой ясный, солнечный был. У Любы рука свесилась с печки. Я до руки дотянулась, вздрогнула, испугалась, что рука у нее окоченела. Прибежала к Вале: «Что-то Люба не встает!». И Валя сказала, что Люба умерла. Я калека осталась, а все здоровенькие умерли. Бог меня, калеку, оставил живую.

Нас было человек 30 в этом детском доме. Больше половины поумирали. Голод был страшный. Мы собирали очистки и этим питались. И нас решили объединить с детским домом в селе Бондюг Чердынского района. Нас, оставшихся в живых, перевезли в Бондюг. А в 1936 или в 1937 году родственникам разрешили приехать навестить, если кто-то в живых остался. А у папы было три сестры. Они перед коллективизацией разъехались по городам, повыходили там замуж. Они и папе предлагали уехать. Родители мои не соглашались идти в колхоз. Но потом их так застращали, что они вступили в колхоз. Я когда в архиве искала документы, так там все по доносам было. Протокол составлен, что Липнин продавал мед на базаре, почему в колхоз не сдал? Другой теленка продал, овцу на рынок. И росписи-росписи на доносах. Получалось, что вся деревня расписывалась, что их надо выслать, что они кулаки. А они ведь все зарабатывали своим трудом, не имели никаких заводов и фабрик, только своим трудом. Ведь все крестьянство развалили.

Так вот тетя пришла и, чтобы выбраться с тех выселок, достала фиктивные документы. В Ижевске у нее жила родная сестра, она достала какие-то документы. Она с этих выселок выбралась. Не так было просто выбраться, но она сумела. Вдруг приезжает, и забирает своих двух девочек и увозит. А тогда уже было разрешение забрать детей из детского дома. Она меня не взяла. Но что она сделала хорошее – когда их увозила, заехала на станцию Кез, где жила тетя Катя, папина родная сестра, она работала на железной дороге стрелочницей. Она была более грамотной. Она заехала на станцию и тете Кате сообщила: «Если хотите, можете Ленку забрать, она одна осталась. Все остальные умерли». Эта тетя Катя берет с собой свою 6-летнюю девочку, потому что ее не с кем было оставить. У нее было трое детей, мальчики были побольше. Отец был очень больной, болел туберкулезом, мальчики остались с ним. А тетя Катя забрала Шурочку – это моя двоюродная сестра, сейчас живет в Березниках – и приехала в детский дом. И если бы тетя Катя не приехала, я точно бы умерла. Это был 1936 или 1937 год. Меня забрали из детского дома.

Когда сказали, что за Ленкой приехала тетя, все дети выбежали. Хотели, чтобы их тоже кто-то забрал. Она подошла, взяла меня на руки, а я как костями схватила ее за шею и боюсь оторваться. Думала, что оставит меня такую страшную, не возьмет. А баржа в Оханск уходила поздно вечером, а приходила рано утром. А она меня уговаривает: «Отпустись, надо спешить на баржу!». Она все-таки меня уговорила: «Если бы я, Леночка, не хотела тебя забрать – я бы не приехала. А раз приехала, я тебя заберу домой». Помню, заведующая вышла и дала нам на дорогу каравай хлеба.

И вот мы ехали на барже из Чердыни до Оханска. На барже ездили всякие мешочники, тюремные. Доехали мы до Оханска. Холодно было, снега, правда, еще не было. А я в какой-то рубахе. И тетя Катя ничего с собой не привезла. Как нищие все были, ничего купить нельзя было. Мы приехали поздно ночью. Никто ссыльных ночевать не пускает. Одни нас пустили в теплую баню, мы в ней ночевали. Хозяйка нам дала веревку. Мы ее зацепили за полог и за дверь. И всю ночь не спали. Всяких много ходило.

Утром тетя Катя нашла подводу, и мы приехали к ее маме в деревню. У себя она не могла меня держать, у нее муж больной. У ее мамы была корова, меня откормили, оживили. Плохо было одно: меня все дразнили детдомовкой и хромой. Я очень на них обижалась. И скучала по маме и папе, и спрашивала, зачем меня мама родила. Я до 1940 года жила у тети. А потом началась война…

 


1. Коссович Елена Григорьевна (р. 1927) Осталась сиротой после смерти родителей, сосланных в 1931г. на Урал. Была в детдоме, бродяжничала, потом работала – с 1941г.


Поделиться:


⇐ предыдущая статья в оглавление следующая статья ⇒