Автор: Виктория Хрусталева
20.09.2023
К 1950 году в ГУЛАГе находилось более полумиллиона женщин. Им приходилось трудно, иногда намного труднее, чем мужчинам, поскольку трудовые нормы были для всех одинаковыми. О том, как менялась их жизнь в исправительных трудовых лагерях на протяжении десятилетий, что могут рассказать вещи, которые заключенные делали своими руками и дарили друг другу, и как им удавалось сохранять человеческий облик, несмотря на жуткие условия существования, рассказывает старший научный сотрудник музея истории ГУЛАГа Татьяна Полянская.
Как много женщин было в лагерях?
По сути, ГУЛАГ был огромным промышленным комплексом, куда отправляли осужденных на срок более трех лет. И как на любом советском производстве, там были свои нормы и план, который нужно было выполнить. По этой причине женщин не очень охотно принимали в лагеря, где предполагались самые тяжелые работы — в Воркуту или на освоение Колымы. Исключение составляли очень большие сроки.
Например, очень много женщин всегда было в Темниковском ИТЛ в Мордовии — примерно 40% от заключенных лагеря.
В 1948 году было принято специальное постановление, в соответствии с которым все политосужденные должны были быть сконцентрированы в особых лагерях. Всего было организовано двенадцать таких лагерей. В основном это была 58-я статья УК РСФСР («враг народа», ответственность за контрреволюционную деятельность), и в подобных лагерях не было осужденных по другим уголовным преступлениям. На базе Темниковского лагеря был также образован особый лагерь — Дубравный (Особый лагерь № 3). После смерти Сталина началась ликвидация ГУЛАГа, и Темниковский лагерь был просто реорганизован — там была большая женская зона, куда продолжали принимать в основном осужденных по политическим статьям. Сейчас в этом районе находится порядка семнадцати колоний, четыре из них женские.
В центральной части России было большое количество сельскохозяйственных колоний, где пребывали осужденные на срок до трех лет. Известно, что туда попадало очень много женщин. У таких колоний не было названий, им давали номера.
Во времена Великой Отечественной процент женщин в лагерях был самым высоким: около 12–14% от всего количества заключенных. Такие цифры выходили из-за того, что более миллиона заключенных мужчин были отправлены на фронт. В остальные времена женщин было не более 10% — в среднем 5–7%.
Кроме того, число женщин в местах лишения свободы увеличилось из-за указа о самовольном уходе с предприятий военной промышленности. Документ был принят в самом начале войны: работники, покидавшие предприятия, связанные с оборонной промышленностью, получали от пяти до восьми лет лагерей. Среди осужденных по этой статье как раз было много молодых женщин, потому что именно они работали на заводах, пока мужчины были на фронте.
Нередко предприятия эвакуировали — их переносили на новое место вместе с рабочими, среди которых было немало подростков в возрасте 15–16 лет. Бывало и такое, что мальчиков и девочек разлучали с родителями — например, если мать работала в госпитале или любом другом месте, которое не подлежало эвакуации. На новом месте многие подростки не выдерживали голода и холода — и убегали с необустроенных предприятий, назад в родные края, к родителям. За что, впоследствии, и попадали в трудовые колонии для несовершеннолетних. Тех же, кому к тому времени исполнилось 16 лет, отправляли в исправительно-трудовые лагеря. Ребята были молоды, и по возрасту и состоянию здоровья подходили для работы, в том числе на Колыме.
Как был устроен лагерь
Лагерь — это обширная структура, состоявшая из многочисленных отделений и пунктов и подразумевавшая временные командировки.
Например, в Карлаге (Карагандинском лагере в Казахстане) было целое отделение, созданное специально для «жен изменников родины», которое женщины назвали АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников Родины).
Такие же отделения были в Томском и Темниковском лагере. 15 августа 1937 года вышел приказ НКВД, в соответствии с которым жены «врагов народа», осужденных Военной коллегией Верховного суда СССР и военными трибуналами, отправлялись в лагеря на 5–8 лет, а их дети подлежали изъятию и отправке в детские дома особого режима. Что касается подростков, то в их отношении вопрос решался отдельно. Тех, кто, по мнению следователя, высказывал антисоветские настроения, отправляли в колонии для несовершеннолетних или в исправительно-трудовые лагеря — с 16 лет.
Следствие по этим делам велось недолго: 1–2 допроса, на которых женщин спрашивали, знали ли они об антисоветской деятельности мужей.
В специальных лагерных отделениях для «жен изменников родины» режим был строже, чем для обычных уголовниц. Им нельзя было писать письма детям, а если они отправляли запросы о судьбе своих мужей, обычно приходил лаконичный ответ «десять лет без права переписки». Только в начале 1990-х годов выяснилось, что такая формулировка означала, что мужчину расстреляли. В лагерях, где женщин было большинство, им часто приходилось выполнять тяжелые работы, которые в других ИТЛ выполняли мужчины.
В АЛЖИРе сохранилось очень много изделий, сделанных руками женщин-заключенных. В этом лагере женщины инициировали создание целого швейного производства. До заключения многие из них, как и мужья, занимали высокие должности — например, Марианна Анцис, жена секретаря горкома, до ареста была директором швейной фабрики. В лагере она предложила организовать швейно-вышивальное производство. Для женщин устроили конкурс, отобрали лучших мастериц, а Мария Анцис стала директором этого цеха. Продукцию поставили в производственный план, рабочий день длился не менее восьми часов, иногда приходилось работать сверхурочно.
Женщинам разрешили работать со спицами и иглами, а в других лагерях это было запрещено.
В 1939 году лагерные отделения для «жен изменников родины» были переведены на общелагерный режим, и женщинам разрешили переписку с детьми и родственниками. Также они могли отправлять посылки с изделиями, которые изготавливали в лагере, чтобы хоть как-то восстановить связь с детьми и помочь им пережить разлуку.
Дело в том, что лагерь не был просто учреждением для исполнения наказаний, где всё строго контролировалось и жизнь протекала исключительно по инструкциям, присланным из Москвы. Это был особый мир, общество со своими моральными нормами и законами. Администрация не могла контролировать всю жизнь лагерного мира. Для начальников лагерей главным было выполнение производственного плана, чтобы отчитаться перед руководством, отсутствие саботажа, трудовая дисциплина и средний процент смертности: если этот процент был низким, администрация считала, что условия в лагере слишком мягкие, если высоким, возникали опасения, что выполнять производственный план будет просто некому.
Общие работы требовали колоссальных физических сил, на них была самая высокая смертность и после трех месяцев таких работ заключенный фактически становился инвалидом, «доходягой» на лагерном сленге. Работая в помещении, избежать смерти было значительно легче.
Находясь в лагере, важно было попытаться найти лишний кусок хлеба, который всегда был у уголовников-рецидивистов с очень большими сроками. В лагере находилось много простых людей, которые получали баснословно большие сроки за преступления, которые не соответствовали их вине. Например, женщины, которые самовольно уходили с предприятий, по указу о спекуляции получали пять лет за незаконное создание или перепродажу какой-то продукции. Все они оказывались в мире, которым заправляли уголовники, и иногда именно рукоделие помогало заработать на лишний кусок хлеба. Евгения Гинзбург в воспоминаниях о Колыме рассказывала, как вышивала для уголовницы подушку — она полюбила заключенного и мечтала подарить ему красивый подарок, но сама вышивать не умела.
В разных лагерях у женщин было разное положение. Например, где-то мог быть более человечный и понимающий начальник. Воспоминания историка и этнографа Нины Гаген-Торн сохранились как раз благодаря такому начальнику.
Поэтому большую роль играл человеческий фактор и, со временем, осознание нелепости происходящего в стране. Это особенно ощущалось в конце сороковых годов, когда термин «враг народа» потерял свою остроту: некоторые сотрудники лагерей были свидетелями огромного количества несправедливости, понимали, что многие заключенные — не «враги народа», и шли на разного рода уступки.
О положении женщины в лагере
Осужденные по уголовным статьям считались «социально близкими элементами» к рабочему классу и подлежали исправлению трудом. За исключением осужденных по самой тяжкой 58-й статье Уголовного кодекса — они были «врагами народа», то есть врагами всех граждан советского государства. Остальные уголовники понимали: политзаключенные — самые презренные, самые слабые и беззащитные, за них вряд ли заступится лагерная администрация.
Наиболее комфортное положение в лагерях было у так называемых бытовиков — казнокрадов, просчитавшихся бухгалтеров, которые не принадлежали к криминальному миру. Это не грабители и убийцы — и в то же время,не осужденные по политическим мотивам. Как правило, в лагерях именно они были бригадирами, нарядчиками, учетчиками, работали на внутрилагерных хозяйственных должностях. Политических заключенных лишь за редким исключением назначали на такие должности. Что касается работы, то разницы между заключенными мужчинами и женщинами не было: норма выработки ставилась независимо от пола заключенного.
Возможно, женщинам было тяжелее, особенно молодым: в лагере был высок риск стать наложницей уголовника. Нинель Мониковская в интервью Музею истории ГУЛАГа рассказывала, что не было такого унижения, которого ей как женщине не пришлось бы пережить в лагере. Когда ей было шестнадцать, она получила срок десять лет: Нинель жила на оккупированной фашистскими захватчиками территории и обвинялась в связи с немцами. Когда ее этапировали в лагерь и вели под конвоем, с ней были еще двое мужчин уголовников, которые напрямую сказали ей: в лагере, куда они отправляются, женщин мало, и лучше ей выбрать кого-то из них двоих, чтобы не стать добычей многих.
В своих воспоминаниях «Пути больших этапов» актер Вацлав Дворжецкий как раз описывает подобный драматичный случай. В лагерном театре, где он играл, была очень красивая молодая актриса. Ей приходилось отбиваться от внимания уголовников, и мужчины, которые играли с ней в театре, пытались ее защищать. Но, к сожалению, в конечном итоге им это не удалось. Уголовники пробрались в женский барак, выкрали актрису и надругались над ней. После этого она оказалась в больнице и покончила там жизнь самоубийством.
Женщина, как правило, в лагере была жертвой, историй о женском заступничестве мало. Тем не менее такие встречаются. Евгения Гинзбург рассказывала, что во время этапа из Ярославля во Владивосток, в вагоне были только политические заключенные — их переводили из тюрем в лагеря на Колыме. Но, когда у них был морской этап из Находки в Нагаево через Охотское море, они впервые встретились с криминальным миром, с уголовницами-рецидивистками, в трюме этого парохода. Уголовницы начали их откровенно грабить — интеллигентные женщины были беспомощны и не могли дать им отпор. Это был мир, с которым они никогда не сталкивались в повседневной жизни — с другими нормами морали и совершенно иной лексикой:
В отличие от обычных уголовников, политзаключенные были очень разношерстными: и интеллигенция дореволюционного толка, и партийная номенклатура, и обычные крестьяне и рабочие, которые были осуждены за антисоветскую агитацию — их называли «болтунами» и «анекдотчиками». Все политзаключенные смотрели на мир разными глазами. Это очень ярко иллюстрируют воспоминания Павла Овчаренко. Обычно воспоминания о ГУЛАГе писали грамотные, образованные, интеллигентные люди. А Павел был краснофлотцем, служил на дальнем Востоке — обычный деревенский девятнадцатилетний парень, которого осудили за антисоветскую агитацию на восемь лет лагерей. Он писал, что в бараке с «контриками» ему было скучно, поэтому он ходил к блатным, научился там играть в карты и даже сам их изготавливал. Женщины в его воспоминаниях жертвами не были — наоборот, он описывает, как ему приходилось буквально отбиваться от внимания уголовниц.
О человечности в нечеловеческих условиях
Как после всех испытаний заключенным удавалось сохранить в себе человечность, способность дружить и помогать друг другу? Возможно, интеллигентам было проще сохранить прежнее отношение к миру. В тяжелые времена их поддерживала литература, в частности поэзия, часто они сами писали стихи, записывали воспоминания. И конечно, многих поддерживала мысль о том, что на свободе их ждали родные, дети, с которыми заключенные после освобождения стремились восстановить связь.
Разумеется, время, проведенное в лагере, перечеркивало очень многое. Практически невозможно было восстановить профессию, часто не получалось установить близкие, душевные отношения с детьми после десяти, пятнадцати или даже двадцати лет разлуки. Если говорить про конец 1940-х и 1950-е годы, после тюрьмы люди возвращались далеко не в самый благополучный мир, где все остальные тоже пережили трагедию — Великую Отечественную войну. Сочувствия было мало, поскольку тяжелые времена были у всех, люди переживали свои страдания и редко интересовались тем, что происходит в лагере. С другой стороны, бывшие заключенные не чувствовали себя изгоями из-за того, что все вокруг, кроме них, счастливы — все были несчастливы по-своему. Но даже в самые темные времена у людей получалось находить дружескую поддержку, единомышленников и силы верить в лучшее.
Поделиться: