"Как в дантовом аду". Воспоминания о Евфросинии Керсновской

Автор: Лиля Пальвелева

11.01.2024

Памятный значок с рисунком Евфросинии Керсновской "Побег"

Во второй половине 1940-х годов заключенная ГУЛАГа Евфросиния Керсновская начала вести необычный дневник. Цветными карандашами втайне от охраны она стала делать рисунки, которые снабжала подробными текстами. Эту работу Керсновская закончила уже на воле в 1970-е годы. Так возник один из важнейших документов по истории репрессий советского периода. Тетради Керсновской с 680 рисунками были опубликованы под заголовком “Сколько стоит человек” и неоднократно переиздавались. В Музее истории ГУЛАГа прошел вечер памяти Евфросинии Керсновской, в день, когда исполнилось 116 лет со дня ее рожденья.

Похожая на мальчика-подростка женщина перепрыгивает через ров. За спиной рюкзак. В руке посох. Значки с таким рисунком Керсновской получили в дар посетители вечера в Музее истории ГУЛАГа. Картинка описывает реальное событие – побег из лагеря, но ее можно трактовать и шире. Уникальная способность сохранить свой интеллект и достоинство в бесчеловечных условиях – тоже своего рода побег.

На вечере памяти читали отрывки из книги Керсновской, показывали ее рисунки, а еще знавшие эту женщину люди делились своими воспоминаниями. По словам хранителя наследия Керсновской Дарьи Чапковской, скитания узницы от одного места заключения к другому растянулись почти на 18 лет:

– Эпиграфом нашей сегодняшней встречи я бы взяла строчку Евфросинии Антоновны “и смело я пустилась в путь”, потому что сейчас наступило такое время, когда люди вынуждены скитаться. Они меняют места проживания, перебираются из одной страны в другую. Хорошо, что мы проводим сегодня время вместе. Быть вместе – это большое счастье, ну а для тех, кто оказался теперь далеко от нас, пусть поможет опыт Евфросинии Антоновны. То, с какой легкостью и смелостью она двигалась. У нее ничего не было, она везде начинала жизнь заново.

Дарья Чапковская, хранитель наследия Е. А. Керсновской

В учетной карточке
Никишина было
написано: ”Место
жительства – морг”

В ее биографии был долгий норильский период. Я приезжала в Норильск, когда помогала подготовить выставку в местном музее. В Норильлаге Евфросиния Антоновна работала в шахте, и еще был огромный кусок жизни, связанный с больницей. В разные сроки это были разные отделения, в том числе морг, где она встречается с потрясающим человеком – доктором Никишиным. Он сам был бесправным заключенным, но старался помогать другим. Именно доктор Никишин достал для Евфросинии Антоновны инструменты для рисования. Они были в маленьком ящичке, который теперь хранится у нас в архиве. Для меня это особенный артефакт. Евфросиния Антоновна придумала особое устройство – когда у них в бараке был обыск, эта штучка пряталась так, что становилась частью деревянной дранки. В учетной карточке Никишина было написано: ”Место жительства – морг”. Он так и умер заключенным. У него была мечта. Он говорил своим друзьям: “Все-таки меня когда-нибудь реабилитируют. Вы тогда пойдите ко мне на могилу и скажите об этом”. Я предложила сотрудникам музея: давайте, мы сейчас пойдем и скажем. А в ответ услышала, что в Норильске многое сносят, и кладбище, где похоронен доктор Никишин, тоже уже исчезло.

Керсновская

Лучшие годы юности и зрелости Керсновской пришлись на ссылку и лагеря. Владевшая девятью языками дворянка вынуждена была заниматься самым тяжелым трудом. Из-за травм, болезней, голода и наказаний ее жизнь не раз висела на волоске. “Если я выжила, то это результат чуда”, – напишет она на склоне лет. В таких условиях немудрено было озлобиться, а то и деградировать. Это участь многих измученных зэков, но не Керсновской. По окончании вечера памяти Дарья Чапковская согласилась ответить на вопросы Радио Свобода. С Евфросинией Керсновской наша собеседница прожила вместе шесть лет, вплоть до смерти своей подопечной:

https://www.svoboda.org/a/kak-v-dantovom-adu-vospominaniya-o-evfrosinii-kersnovskoy/32751012.html

Она во всех своих
решениях всегда
следовала своей совести
и своему сердцу

– Мы познакомились с Евфросинией Антоновной в 1988 году: мне было 15 лет, а ушла она из жизни 8 марта 1994 года. Самое замечательное, что Евфросиния Антоновна была очень юным по своему внутреннему складу человеком, то есть мы были с ней абсолютно на одной волне. Она была очень близка этому возрасту – где-то между 14 и 20 годами. У нее был и юношеский максимализм, и искрометный юмор. Мне было с ней очень интересно. Мы жили с ней в Ессентуках, и туда приехало очень много ее друзей-норильчан. Она собирала их детей и водила их в горы. А вообще, если прибегнуть к литературным образам, то она – это смесь между Дон Кихотом и княжной Джавахой. Это то, что нам свойственно в юности и что, к сожалению, уходит потом. Ее бескомпромиссность нередко приводила к резкости в суждениях. Из-за этого очень многие бабулечки, с которыми я дружила в Ессентуках, часто говорили: "У нее такой характер тяжелый". Я говорю: "Да не может быть! У нее нетяжелый характер". Я спрашивала Евфросинию Антоновну: "Почему они так считают?" Она говорит: "Понимаешь, я хотела все успеть. И вот я это сделаю, это сделаю, на улице в саду копаю, копаю, копаю, а они идут и как зацепляются языками! Ладно бы это было что-то интересное, так это все сплетни. Поэтому я встану вниз головой и кверху попой и не отвечаю". Она всегда боролась с энтропией и с какими-то возрастными вещами. Мало того, что у нее был собственный сад – она еще сажала цветы на улице. Иными словами, она была человеком, который всегда распространяется во внешнюю историю. Так что нет, Евфросиния Антоновна совсем не была озлоблена. До самых последних ее дней у нее был жизнерадостный нрав и искрометный юмор. При этом – очень большая ясность в оценках того, что происходило. Она все время была открыта. Разбирая ее архив, я в очередной раз убедилась, что она была социально активным человеком. Вела огромную переписку с оставшимися в Норильске людьми. Из-за работы с отбойным молотком у Евфросинии Антоновны были повреждены ноги. Несмотря на то что ей было тяжело ходить, она обязательно раз в неделю отправлялась пешком к своим друзьям в Пятигорск и в Кисловодск. Там они устраивали такие как бы салоны – читались вслух книжки, играла музыка.

Евфросиния Керсновская. 1950-е годы

– На вечере вы построили свою композицию так, что начинается она с непобега. Когда в Бессарабии началась депортация в Сибирь, у Евфросинии Керсновской была возможность избежать этой участи. За ней приходили, но ее не было дома – работала на виноградниках. Она могла уехать в Румынию, как это сделали ее родственники, или еще куда-нибудь скрыться. И вот спустя годы она совершает грандиозный побег из Нарымской ссылки, с лесозаготовок. За полгода пешком преодолевает полторы тысячи километров. Одна идет по тайге и болотам, переправляется через реки. Какая эволюция случилась у Керсновской во взглядах? Почему было возможно то и другое – непобег и побег?

Она сетует на то, что
все забыты и всё забыто.
И своим произведением
борется с этой энтропией

– Я долго над этим думала. Поскольку я этого вопроса ей не задавала, я могу высказать только свою субъективную догадку. Дело в том, что она во всех своих решениях всегда следовала своей совести и своему сердцу. Она все время держится этой мерки: как бы поступил папа? Но был вопрос, который я ей задавала: "Евфросиния Антоновна, а у вас есть что-то, за что вам стыдно?" У меня к моим 15 годам были события, о которых мне было бы стыдно рассказать. Она ответила: "Такого у меня нет. У меня нет того, о чем я бы не могла сказать прилюдно". И я думаю, что побег из Суйги и отказ от побега тогда – это разные мотивы. В Суйге она понимает, что она уходит в смерть, и она выбирает – смерть в рабстве или смерть на свободе. Она решает это сама! А в первой истории, когда уходят ее двоюродные братья и другие родственники, она не хочет поддаваться этому общему движению. Для нее всегда очень важно – ее собственное решение, а не движение в общем процессе. Подобных событий было много. Например, однажды в лагере заключенным велели сажать рассаду, маленькие капустные листочки. Все стали их есть, выкусывая сердцевинку. Она чуть-чуть толще, плюс это все-таки какие-то витамины. А Керсновская этого не делает. Когда это все выросло, на всех рядках – только крайние листья, и единственные кочаны – это Евфросинии Антоновны.

– Хотела ли Керсновская, чтобы ее мемуары были опубликованы? Надеялась ли она на то, что у них будет массовый читатель? Я об этом спрашиваю потому, что бывают случаи, когда воспоминания пишутся для себя или для узкого круга близких людей.

– Конечно, хотела и рассчитывала на это. И большое счастье, что первое издание книги вышло при ее жизни. Она сетует на то, что все забыты и всё забыто. И своим произведением борется с этой энтропией. Она хочет, чтобы и о ней, и всех упомянутых в ее труде людях помнили. Представляете, там более двух тысяч имен! Как она сказала моему отцу, чтобы "было издано так, как оно есть".

Когда мы в Норильске делали выставку, посвященную 80-летию местного здравоохранения, то оказалось, что только по этой теме Евфросиния Антоновна сделала 82 рисунка и упомянула 76 человек. И вот мы стали поднимать архивные бумаги, то есть оставшиеся от людей карточки. При сравнении оказалось, что даже если у кого-то двойная фамилия, то она не ошибается ни в имени, ни в отчестве, ни в двойной фамилии, ни в дате. Благодаря уникальной памяти энциклопедиста, она была чрезвычайно точна.

– Когда вы снимали фильм "Побег", вы встречались с потомками людей, упомянутых в воспоминаниях Керсновской. Эти люди знали об этих ее мемуарах?

– К тому времени уже знали, потому что уже состоялась публикация в журнале "Огонек", а он издавался огромным тиражом и вообще был очень значимым в 1990-е годы. В книге “Сколько стоит человек” есть две ключевые фигуры. Это старик Кравченко и старик Лихачев. И в той, и в другой семье эти деды особо почитаемы. Поэтому любые упоминания о них крайне важны для их потомков. В ее произведении она сама двигается как в дантовом аду, но и о других все время пишет.

Ее произведение я ей вслух читала два раза. У нее уже было слабое зрение. И одно из самых значимых наших совместных времяпрепровождений заключалось в том, что я ей очень много читала. Но самой первой была эта книга.

– Для чего это было нужно? Ведь она сама написала эту книгу.

Друзья привезли нам
два чемодана самиздата,
и мы прочитали все!

– Для уточнения. Вот она слушает, мы добираемся до очередного эпизода, и она говорит: "Дай мне лупу, – смотрит картинку. – Да, черный бык был справа". До инсульта ее бытовая жизнь была очень насыщенной. Она очень рано вставала. У нее был плотно расписанный день.

Это касалось работы в саду и на улице, приема людей, которые к ней приезжали в гости, переписки. Когда же Евфросиния Антоновна заболела, для нее это было очень травматично, потому что огромное количество всего того, что она привыкла делать, она делать больше не могла. Тогда ее жизнь развернулась в сторону интеллектуальной деятельности и в прослушивание очень большого количества того, что она могла слушать: она слушала радио, она слушала музыку. Кстати, на вечере памяти в Музее истории ГУЛАГа Московский ансамбль солистов “НОНЕТТА” исполнял любимые произведения Евфросинии Антоновны. Ну а мы с ней сотни книжек прочитали за те годы, что были вместе. Слава богу, что литература была: друзья привезли нам два чемодана самиздата, и мы прочитали все! Наверное, это тот редкий человек, который дважды прочел целиком "В круге первом" Солженицына, – говорит Дарья Чапковская.